1920-е годы были не только временем всеобщей надежды и подъема, они также оказались и временем жестоких финансовых кризисов. Печально известный крах на Уолл-стрит оказал влияние на все сферы жизни, от финансов до религии. Вслед за кратковременным послевоенным подъемом и вспышкой общественного оптимизма, связанной с созданием Лиги Наций, конец 20-х годов ознаменовался необузданной инфляцией, спад сельского хозяйства и промышленного производства, массовой безработицей и политической нестабильностью. В массовом сознании религия уступила место политике. После прихода к власти в Германии в 1933 г. Гитлера мир разделился на три лагеря: либеральные демократы, фашисты и коммунисты. Теософское Общество переживало упадок, Работа подошла к концу; Школа Мудрости в Дармштадте закрылась, антропософия преследовалась; многие лидеры, о которых идет речь в этой книге, либо умерли, либо, умолкли, впали в безумие или оказались в изгнании.

Первым знаком надвигавшихся перемен стал пожар, который уничтожил первое здание Гетеанума в ночь на новый 1922 г. Незаконченное деревянное здание легко могло стать жертвой любой неосторожной искры, вылетевшей из печи или огня в мастерской, но возникло подозрение в поджоге – и не без оснований. В Германии началась клеветническая злобная кампания против Штейнера; его обвиняли во всех грехах – в том, что он колдун, еврей, предатель, черный маг, карбонарий, коммунист и член Фабианского Общества, а также в том, что он финансовый махинатор и покровитель Ирландской освободительной армии [1].

Многие антропософы видели в пожаре происки недоброжелателей, однако некоторые считали, что за всем этим стоит сам Ариман, Повелитель Темного Лика, а не какие-то конкретные люди. Согласно Штейнеру, злобный Ариман стал вмешиваться в земные дела с 1879 г., когда архангел Михаил взял человечество под свое покровительство и повел его по пути космического просвещения [2]. Силы зла оказывали упорное сопротивление духовному просвещению людей. (Очевидно, такими же каверзными способами, как поджог центра.) Иначе говоря, разрушение Гетеанума интерпретировалось как проявление на физическом плане метафизической войны, Зла и Добра, хотя это толкование и не помешало Антропософскому Обществу получить значительную страховку.

Уравновешенный и спокойный образ жизни Штейнера, занимавшегося постройкой Гетеанума и читавшего лекции, находился в разительном контрасте с злодеяниями, в которых его уличали. Впрочем, и антропософы отвечали в сходных выражениях, обвиняя своих врагов в духовном и физическом вредительстве и в покушении на жизнь своего предводителя. Похоже, некоторые из этих обвинений не лишены достоверности. В Германии того времени были широко распространены политические убийства – как результат поражения, чудовищной инфляции и политического хаоса; различные группы и объединения пытались найти виноватых во всех неудачах. В сентябре 1921 г. Гитлер стал председателем Национал– Социалистической партии, в программу которой входили антисемитизм, антикоммунизм и национальное возрождение, что выразилось во всяческом восхвалении достоинств немецкой нации. К ноябрю 1923 г. Гитлер стал одним из влиятельных лиц правой оппозиции и призывал к свержению правительства, за что и угодил в тюрьму. Атмосфера была настолько наэлектризована, что даже благопристойные собрания последователей Штейнера стали контролировать группы угрюмых молодых людей, готовых наброситься на возможных возмутителей спокойствия.

Однако именно это беспокойное время и стимулировало возрастание интереса к работам Штейнера в немецкоязычных странах, а особенно в его родной Австрии, политическая жизнь в которой пришла в полнейший упадок. Несмотря на поражение и внутренние конфликты, Германия оставалась единой; хотя и потеряв часть территорий, она была той же страной, что и до 1914 г. Что касается Австро-Венгерской империи, то она была полностью разрушена. В одно мгновение Вена из европейской столицы превратилась в провинциальный центр неспокойной страны, постоянно сотрясаемой региональными конфликтами.

Теперь Штейнер стал уделять особое внимание социальной и политической сферам жизни, это было вызвано объективной потребностью установить такой порядок в Центральной Европе, который бы был способен предотвратить очередную волну революций и новую войну. Невозможно было не учитывать в этих условиях и успех Ленина в России, и дальнейшее распространение атеизма в Европе, только усилившееся под влиянием русской революции. В 1917 и 1918 гг. Штейнеру уже приходилось обсуждать эти вопросы с высокопоставленными политиками в Мюнхене и Берлине, среди которых был канцлер Германской империи принц Макс Баденский. Есть основания говорить, что работы Штейнера были переданы последнему австрийскому императору Карлу VI, хотя вряд ли тот был склонен читать эти запоздалые и слишком фантастические советы по спасению династии.

Доктрина Штейнера основывалась на идее Триединого Социального Порядка, или Организма. Над этой проблемой он много работал в период 1915-1921 гг. Принципиальные воззрения по этому вопросу изложены в книге "Основные черты социального вопроса" (1919). Социальный организм, по его мнению, соответствует принципу известного разделения человеческой психики на ум, чувство и волю, что выражается в наличии культурной, политической и экономической сфер социального организма. Подобно тому как мысль, воля и чувство неразрывно объединены в человеке, так культура, политика и экономика объединены в государстве [3].

Идея эта сама по себе не нова, будучи основанной на древнем сравнении государства с отдельным человеком. Но если древние теоретики неизменно отождествляли правителя с головой, а другие слои общества с другими (подчиненными) членами и органами тела, то Штейнер предлагает более современную аналогию, термины и девизы для которой он заимствовал из идей Французской революции, хотя, по его мнению, вожди этой революции сами не слишком хорошо их понимали. "Свобода, Равенство, Братство" действительно являются самыми подходящими лозунгами современности, но необходимо помнить, что каждый из них относится к различным сферам общественного объединения.

Идеальное государство, по Штейнеру, предполагает духовную и культурную свободу, политическое равенство и экономическое братство, то есть кооперацию. Сообщества, уделяющие преувеличенное или неправильно устремленное внимание одной из сторон (как, например, англичане с их страстью к политическим свободам или коммунисты с их требованием экономического равенства), сворачивают с духовного пути. Следовать по нему возможно при условии правильно расставленных акцентов во всех трех сферах. Короче говоря, схема Штейнера сводит роль государства к обеспечению политических прав и подчеркивает важность индивидуального начала, что делает ее неожиданно похожей на более поздние консервативные теории.

Такая трехчленная система, дающая, наряду с прочим, основание и для системы "искусства врачевания", была довольно основательно разработана ее изобретателем и его последователями, но сейчас она нас интересует прежде всего тем, что она просто существовала в этот период. Штейнер не собирался отворачиваться от общества в каком-нибудь подобии Охайя или Приере, а, напротив, предлагал способ спасения мира от хаоса. При этом он понимал, что свое учение не следует навязывать насильно, потому что в таком случае исчезает сам смысл понятия свободы, на котором оно основано. Триединый порядок (Трехчленный социальный организм) должен прорастать естественно, из нужд конкретного сообщества. Но этому не суждено было случиться. Принципы Содружества не устояли перед радикальными концепциями коммунизма и национал-социализма.

Дни Штейнера были сочтены. Хотя он изо всех сил собирал средства на немедленное восстановление Гетеанума, пожар глубоко потряс его, и, возможно, тогда же его и настигла неведомая болезнь. Но тем не менее на Новый 1923 г. была проведена лекция и устроено представление в честь солнцестояния – среди руин, и дела пошли своим ходом. После пожара Штейнер также решил реорганизовать Антропософское Общество, которое до тех пор было достаточно неоформленной организацией, причем, как это ни странно, формально он даже не считался ее членом. Это противоречие возникло из-за того, что Штейнер различал Антропософское Движение как достояние всего человечества и Антропософское Общество всего лишь как средство достижения желаемого. Штейнер был предводителем Движения, а не только конкретного общества. Новый Гетеанум должен был их объединить и стать не только духовным центром антропософии, но и административно-финансовым центром общества. В то же время необходимо было оформить и Школу Духовной Науки как постоянное учреждение. Школа была как бы аналогом Эзотерическому филиалу Теософского Общества и включала в себя ограниченное количество членов, объединенных клятвой хранить тайну учения.

Штейнер способствовал и организации ряда детских школ [4]. Они должны были на практике применить те принципы, которые он разработал во время частных уроков, и уделять особое внимание культурному и духовному развитию ребенка. В этих целях вместе со своей ближайшей помощницей Марией фон Сивере и другими последователями в августе 1923 г. он посетил Англию йоркширский город Илклей и Пенмаенмаур на Валлийском побережье. Увиденные друидические развалины привели их в восхищение. Блуждая по холмам вместе со своим будущим преемником Гунтером Вахсмутом, Штейнер воссоздал в воображении древние ритуалы, которые ранее являлись ему в видениях, и включил их в свое синтетическое эзотерическое учение. Через год он пережил тот же восторг в Тинтейджел возле Торки, увидев что воздух после дождя наполнен духовными существами, сверкающими, как капли дождя на солнце. Астральный свет указал ему местоположение древнего замка, и он видел Мерлина и рыцарей, сидящих за Круглым Столом, причем над каждым был расположен свой знак зодиака. Позже он часто обращался к образам короля Артура и рыцарей, ищущих святой Грааль, считая их предшественниками антропософии, следующей их традициям.

Новый Гетеанум был торжественно открыт на Рождество 1923 г., менее чем через два месяца после неудачного Мюнхенского путча, осуществленного Гитлером 8 ноября. Полностью Гетеанум закончили только через пять лет после смерти Штейнера; он и поныне остается центром Антропософского Общества. Деревянное строение сменилось бетонным, но в некотором смысле это было даже к лучшему, потому что бетон больше подходил для воплощения художественных принципов Штейнера. Штейнеру было уже шестьдесят три года, и он был настолько болен, что почти не принимал пищу. Большую часть времени он писал в своей комнате автобиографию и диктовал письма и лекции Вахсмуту. От традиционных методов лечения он отказался.

Штейнер разрабатывал собственные методы врачевания и свою фармакопею [5]. Одной из его первых последовательниц в этой области была врач Ита Вегман, находившаяся рядом с ним в последние месяцы его жизни. Как и Месмер и Бейкер Эдди, Штейнер считал, что болезнь возникает не от органических, а от духовных причин. Во-первых, болезнь объясняется кармическими причинами. За пятнадцать лет до этого Штейнер, порывая с теософией, подверг критике "Жизни Альсиона", однако сам читал лекции по "Кармическим связям", описывая ход цивилизации как процесс проявления различных духовных реинкарнаций, правда, отказавшись от снобизма и фаворитизма, свойственных Ледбитеру. Он также подчеркивает искупительную роль Христа в исправлении цепи инкарнаций [6]. Учение о карме, то есть об ответственности за ошибки, допущенные в предыдущих воплощениях, как будто противоречит вере в Иисуса Христа, искупившего своей смертью грехи всего человечества, однако Штейнер показывает, что это противоречие только кажущееся: человек действительно платит за совершенное, но Христос своим вмешательством не дает человеческим грехам способствовать накоплению могущества Аримана, который в противном случае давно бы затопил мир волной отрицательной эфирной энергии, полученной из прошлых пороков. "Расплата" за прошлые грехи принимает форму психической и/или физической болезни.

Во-вторых, возможной причиной серьезного заболевания может быть наступление новой стадии духовной эволюции; при этом могут наступать такие болезненные симптомы, как у Кришнамурти. Так же Штейнер относился и к собственной болезни: смерть всего лишь очередной шаг на Пути – переход за Порог, как говорят антропософы. Штейнер перешел Порог 30 марта 1925 г., через четырнадцать недель после того, как Гитлера выпустили из тюрьмы.

Хотя Приере никто не угрожал физическим уничтожением, ему пришлось столкнуться с тяжелыми проблемами. Вскоре после блестящего начала коммуна стала испытывать финансовые затруднения. Мероприятия Гурджиева всегда были дорогостоящими, а содержание поместья, четырех десятков постоянных обитателей и около ста временных учеников требовало больших средств, даже если жильцы всю работу по дому выполняли сами и сами же готовили еду. Согласно публикациям прессы, стоимость проживания в институте составляла как минимум 17,10 фунта стерлингов в месяц для постоянных учеников и гораздо больше для гостей, останавливавшихся в Ритце. Когда к Гурджиеву обращались с просьбой излечить от алкоголизма или наркотической зависимости, он требовал довольно значительного вознаграждения. К тому же богатые покровители также продолжали оказывать помощь, и некоторые из них даже собирались осесть в Приере и сделать там что-то вроде собственной столицы.

Однако проблема заключалась в самом Гурджиеве. Платить за замок приходилось не так уж и много, исключение составляли лишь незапланированные расходы его владельца. Как и Блаватская, Гурджиев жил текущим моментом – и часто в этот момент оказывалось, что он желает приобрести нечто грандиозное или какая-нибудь идея овладевает им. Он выпивал огромное количество бренди, отправлялся в путешествие или устраивал банкет. Он также иногда потворствовал ученикам. Когда не хватало денег, он не только не оплачивал счета, но и увеличивал расходы – приобретал, например, партию велосипедов, приглашал всех на пикник или участвовал в благотворительности [7]. Вернувшись из одной поездки, он собрал обитателей и опросил тех подчиненных, которые должны были записывать проступки насельников в черные книжечки. Затем он раздал всем деньги "на карманные расходы" – за хорошее поведение, оставив их в полном недоумении. Большинство членов сообщества, в том числе собственная семья Учителя и большинство обедневших последователей из России, ничего не могло предложить, кроме своего труда и голодных желудков, так что Приере постоянно нуждался в деньгах, что отвлекало Гурджиева от непосредственного процесса обучения.

К этому времени таинственные связи между педагогикой Гурджиева, его хаотичным поведением и финансовыми трюками стали и вовсе загадочными. С 1917 по 1922 г. можно было предположить, что трудности, с которыми приходится сталкиваться ученикам, являются частью общего плана и способствуют их пробуждению ото сна – Гурджиев просто использовал реальность смутного времени. Но, кажется, подобный образ жизни пришелся ему по вкусу, и он продолжал следовать ему даже в более стабильной обстановке. Главной особенностью его метода были импровизации и неожиданности; они тоже, по всей видимости, составляли основу его образа жизни. Успенский сразу понял и предпочел разделить Учителя и его учение. Поселившись во Франции, Гурджиев остался по– прежнему расточительным и непредсказуемым.

Можно сказать, что именно безрассудство в конечном итоге и разрушило все его проекты. Источником всех затруднений был характер Гурджиева человека расточительного, капризного и грубого по отношению к потенциальным благотворителям; шокирующего, вызывающего неприязнь, подверженного резким сменам настроения. Но его поклонники утверждали, что именно эти качества и делали его таким притягательным. Гурджиев на самом деле пробуждал в них жизненную энергию, заставлял волноваться и по-настоящему чувствовать реальность бытия. Раздача велосипедов вовсе не главный аргумент; главное было в неожиданности.

Единственной возможностью оплачивать непредсказуемость Учителя становились теперь американские деньги. В декабре 1923 г. в Америку была отправлена разведывательная группа, в которую входили старый друг Стьорнваль и новоявленный апостол А. Р. Орейдж. Орейдж, заметивший однажды, что "по крайней мере, одно из проповеднических странствий Иисуса было оплачено богатой женщиной" [8], был неплохо подготовлен для своей миссии и сразу привлек внимание к Учителю в знакомых ему интеллектуальных и журналистских кругах. Но откровенно популяризаторская направленность кампании странным образом контрастирует с таинственной природой более ранней (и поздней практики) Гурджиева, делавшего особый упор на трудности, недоступности и серьезности Работы. Американские поездки 1920-х годов преследовали явную цель основательно представить доктрину Гурджиева. И как таковые они не имели успеха.

Весной 1924 г. Учитель привез в Америку более тридцати человек, чтобы показать священные танцы. Несмотря на рекламу, бесплатные билеты, благосклонную аудиторию и присутствие полицейского, посланного властями следить за тем, чтобы в танцах не было эротических элементов, эта поездка не принесла особого успеха. Пресса судачила о занятной жизни в Приере, но широкая публика почти не заметила гастролеров.

Среди интеллигентов все было по-другому [9]. Этому в немалой степени способствовал Орейдж, познакомивший Гурджиева со многими литераторами; некоторые из них проявили интерес к Институту и Работе. В ноябре 1924 г. Орейдж снова посетил Америку, чтобы основать сеть гурджиевских групп. В декабре того же года он опубликовал статью под названием "Религия в Америке" ("Нью репаблик"), первую из множества подобных, подчеркивающих, иногда тактично, иногда слишком откровенно, потребность в таком человеке, как Гурджиев. Орейдж также приобрел в 1923 г. нового товарища – Джесси Дуайт, встретив ее в книжном магазине "Санвайз терн", с которым у него были деловые контакты. Она была компаньоном владельца этого магазина; один из здешних служащих К. С. Нотт также стал преданным последователем Гурджиева. Вскоре Орейдж при поддержке Нотта сформировал группу учеников и заинтересованных наблюдателей.

Писатель и критик Уолд Френк пришел к учению Гурджиева, прочитав произведение Успенского "Tertium Organum". Франк был женат на Маргарет Наумберг, основательнице нью-йоркской школы, использовавшей методы психоанализа и педагогические учения Штейнера и американского философа Джона Дьюи. Уолд Франк был визионером, он изучал мистику и восточные религии; как и его друг Горхам Мансон, он познакомился с работой Успенского по совету поэта Харта Крейна, некоторое время увлекавшегося Работой. Франк, Мансон и Крейн занимались мистической интерпретацией истории Америки, считая, что Новый Свет занимает особое место в истории человечества и именно Америке предстоит осуществить духовное обновление старого мира; они размышляли над тем, не может ли Гурджиев стать посредником такого обновления. На творчестве таких писателей, как Зона Гейл, Кеннет Берк, Шайлер Джексон, Карл Цигроссер и Мьюриел Дрейпер (в студии которой проходило большинство встреч), тоже сказалось влияние Гурджиева, хотя они и стояли несколько в стороне. Герберт Кроули, редактор "Нью репаблик", также некоторое время был последователем Работы, но он по старинке искал сферу соединения религии и науки, а в этом Гурджиев мало чем мог помочь. Герберт Кроули вообще был человеком довольно консервативным, занятым общественной деятельностью и озабоченным идеей социального обновления.

На другом полюсе культурной и политической жизни находились Джейн Хип и ее компаньонка Маргарет Андерсон. Они были редакторами влиятельного журнала "Литл ревью". Этот радикальный журнал, основанный Андерсон в 1914 г. – в золотой век литературных журналов, – поначалу анализировал политику и литературу с чрезвычайно левых позиций. Но после того, как Андерсон в 1916 г. познакомилась с Хип, в нем появились статьи о религии и морали. Под влиянием Гурджиева дела общественные уступили место проблемам личного развития. Хип была женщиной с сильным характером, она поддерживала Маргарет в трудные времена и помогла сохранить журнал во время Первой мировой войны. Связи с Приере еще более упрочились, когда там после развода родителей поселились племянники Андерсон – Том и Фриц Петерсы. Интерес Хип к Работе еще больше усилился после знакомства с бывшей любовницей Метерлинка, Жоржеттой Леблан, ставшей верной ученицей Гурджиева, и все три стали лидерами лесбийского отделения Работы, функционировавшего в основном в Париже 1930-1940-х годах [10].

Самым полезным человеком из круга американских писателей и интеллектуалов стал Джин Тумер, не совсем удачливый писатель, единственный опубликованный роман которого "Трость" (Сапе) (1923) произвел определенный резонанс в обществе. Б течение нескольких лет он оставался преданным последователем Гурджиева, предоставляя ему деньги и находя новых учеников. Другим источником средств была уже упоминавшаяся Мейбл Лухан. Она увлекалась каждым новым предприятием и с энтузиазмом включалась в деятельность, являя собой странный контраст со своим мужем – невозмутимым индейцем Тони. Хотя ее попытка сблизить Д. Г. Лоуренса с Гурджиевым и закончилась неудачей, она отнюдь не убавила в ней интереса к Гурджиеву, возможно, потому что была очарована Тумером.

Через Тумера щедрая Мейбл даже предложила свое ранчо в Таосе для размещения института Гурджиева и 15 000 долларов на расходы. Гурджиев, что для него характерно, отказался от ранчо, но деньги принял – он собирался истратить их на публикацию своих будущих сочинений. Некоторое время спустя он решил приобрести и ранчо, но было уже поздно: один из последователей Успенского организовал институт в Мексике. Впрочем, представить Гурджиева среди кактусов почти невозможно.

Большинство контактов осуществлялось через Орейджа, который после отъезда Гурджиева в Париж сам стал своего рода Учителем. Он проповедовал идеи Гурджиева, но по-своему. По характеру, с одной стороны, Орейдж походил на Успенского интеллектуал-самоучка, со страстью к порядку и организованности. Наподобие того, как Успенский переработал идеи Гурджиева в логическую Систему со строгой иерархией понятий, Орейдж выстроил идеи Учителя в ясную схему, которую он излагал ученикам в своей группе [11]. С другой стороны, Орейдж походил на Гурджиева гипнотическими способностями и желанием доминировать над окружающими, посредством очарования или воли, хотя ему и недоставало устойчивости Гурджиева. Именно Орейдж и Успенский в 1920-х годах познакомили мир с Гурджиевым.

Орейджу пришлось сыграть критическую роль после того, как дни краткой славы Приере подошли к концу. В июле 1924 г., вскоре после возвращения из Америки, с Гурджиевым приключилось странное происшествие по дороге из Парижа в Фонтенбло. Гурджиев водил машину тем же манером, как жил [12]. Когда бы он ни решал совершить поездку, он обязательно собирал компанию спутников, грузил автомобиль доверху багажом, и все отправлялись в Виши, Ниццу или в горы, где легко могли стать жертвой несчастного случая, поскольку за рулем сидел сам Гурджиев. Он отказывался останавливаться у перекрестков или следить за расходом бензина. Если бензин все-таки заканчивался и машина останавливалась, один из спутников шел в ближайшую мастерскую и приводил механика, потому что водитель настаивал на том, что случилось механическое повреждение. Если лопалась шина, то ставили запасное колесо, но нового запасного не брали, и следующее проколотое колесо приходилось чинить или заменять прямо на дороге. Иногда они теряли направление либо поворачивали не туда, куда следовало. Автомобиль останавливался, и пассажиры долго препирались между собой, а Гурджиев сидел и молча смотрел на них. Прибыв в пункт назначения после закрытия всех гостиниц, путешественники стучались в двери лучшего отеля, и Гурджиев настолько очаровывал заведующего, что тот заказывал им обильный ужин, на котором произносились многочисленные тосты и раздавались чаевые официантам. Через несколько дней вся компания грузила вещи и отправлялась в обратный путь со всеми неизбежными приключениями.

Но на этот раз Гурджиев был в машине один. До сих пор неизвестно (и наверняка никогда не станет известно), что случилось на самом деле, но этот таинственный эпизод играет важную роль в мифологии Гурджиева. Посреди недели Учитель часто посещал Париж, где он снимал квартиру, оставляя Приере на попечение своей преданной последовательницы мисс Этель Мерстон, англичанки португальско-еврейского происхождения, которая позже стала ученицей Шри Рамана Махариши [13]. Часто в эти поездки Гурджиев брал с собой Ольгу Гартманн в качестве секретаря-компаньона, но 5 июля 1924 г. он купил мадам Гартманн билет на поезд и велел ей возвращаться в Приере в душном вагоне, а сам поехал в автомобиле. Он ничего не объяснял – его приверженцы привыкли повиноваться ему беспрекословно. Он также не объяснил, почему приказал механику проверить машину с особой тщательностью и почему в тот день наделил Ольгу полномочиями своего поверенного [14].

Ночью его нашли лежащим под одеялом рядом со своей разбитой машиной, с серьезными ранами и сотрясением мозга. Так никто и не узнал, почему он оказался не в машине или не вылетел из нее. Некоторые предполагали вмешательство какого– то постороннего человека, который вытащил его, накрыл одеялом, а сам отправился за помощью. Другие предполагали, что в машине был и шофер, сбежавший с места происшествия, но предварительно позаботившийся о Гурджиеве насколько возможно. Но были и такие, в том числе и полицейский, расследовавший происшествие, которые верили, будто Учитель, проявив сверхчеловеческую силу воли, сам выбрался из разбитой машины и накрылся одеялом прежде, чем потерять сознание. Сам же Гурджиев позже только и сказал по этому поводу, что его "физическое тело вместе с автомобилем, идущим со скоростью девяносто километров в час, столкнулось с очень толстым деревом" [15].

Учителя привезли домой едва живого. Оставленные без руководства многие обитатели Приере пришли в уныние и не знали что делать. Другие продолжали выполнять ежедневные обязанности, как Фриц Петере, который принял несчастный случай с Гурджиевым очень глубоко к сердцу и не останавливался перед любой работой, сколь трудной бы она ни была. В свои одиннадцать лет Фриц был одиноким и трудным ребенком, который сразу же привязался к владельцу Приере и воспринимал все происходящее с исключительной ответственностью. Ему было поручено косить лужайки перед замком и делать это как можно быстрее. Когда Гурджиева привезли домой, Фриц стал косить лужайки с удвоенной энергией. Гурджиеву предписали полное спокойствие, и Ольга Гартманн попросила мальчика оставить свою работу. Он отказался: ему было приказано это делать, и поэтому он делает все, что в его силах. Мадам Гартманн предупредила его о возможных последствиях для пациента, жизнь которого висела на волоске и на которого шум мог бы оказать очень плачевное воздействие, но она так и не убедила Фрица прекратить работу. Свою задачу он выполнил – ему, все-таки удалось научиться скашивать всю траву за три дня. Однако потом выздоравливающий Гурджиев сказал ему, что теперь он должен сократить время до одного дня. Мальчик справился и с этим. Такова была сила воздействия Гурджиева на тех, кто искренне любил его [16].

Но некоторые подозревали, что несчастный случай мог быть всего лишь хитростью [17]. Может быть, Гурджиев намеренно инсценировал аварию и преувеличил серьезность своих ран? Но для чего ему это понадобилось? Ответ мог заключаться в последующих событиях. Обычно шумный и бурлящий Приере притих; ученики размышляли, что же станет с ними, если Учитель умрет. Однако он выздоравливал с удивительной скоростью – не такое уж и большое чудо, принимая во внимание его физическое здоровье и духовные силы.

Но вскоре после выздоровления, ученикам, все еще не оправившимся от осознания уязвимости своего считавшегося неуязвимым Учителя, предстояло заново пережить свои страхи о будущем при довольно неожиданных обстоятельствах. В сентябре 1927 г. Гурджиев объявил о "ликвидации" института и стал выгонять многих его членов, в том числе и русских. В общих чертах, те, кто мог позаботиться о себе и оплачивать содержание – в основном это касалось американцев с их долларами в переживающей инфляцию Европе, – оставались, остальным пришлось уйти. Это была не первая чистка: за год до этого Гурджиев уволил ряд сотрудников. И она не была последней.

Хотя институт в Приере еще функционировал несколько лет, дни его расцвета миновали. Характерно, что упоминания о нем как-то сразу исчезли со страниц газет и журналов – так же внезапно, как и появились. Постепенно принципы коммуны восстанавливались по мере того, как возвращались ученики, изгнанные в 1924 г. Но что бы институт ни значил для учеников, для самого Гурджиева он представлял уже второстепенный интерес – это было место, где люди слонялись в надежде ухватить какие-то крошки с эзотерического стола. Основное внимание он теперь уделял писательству.

Финансовый кризис середины 1920-х годов сыграл свою роль в этой перемене, так же как, вероятно, и смерть матери Гурджиева в 1925 г., и смерть г-жи Островской в 1926 г. Вполне возможно, что именно после этого он решил перенести свою активность из общественной в частную жизнь. Все в Приере видели, насколько потрясла его мучительная смерть от рака г– жи Островской, хотя это и не помешало ему тогда же завести ребенка от другой женщины.

На него повлияла и Америка. Писательство и Америка неразрывно связаны в жизни Гурджиева во второй половине 1920– х годов. Именно американские писатели поддерживали его идеи и финансировали издания его произведений; многие из них посещали Приере. Вполне закономерно, что Гурджиев, всегда готовый поучиться чему-либо на практике, решил сам заняться сочинительством. Переход от обучения к сочинению произведений – или скорее от практического преподавания к преподаванию при помощи печати знаменовало серьезный сдвиг, если принимать во внимание, что раньше он особо подчеркивал необходимость индивидуального обучения, а в печати возможно излагать лишь общие принципы. Это также шло вразрез с его обвинениями Успенского и других – будто они посредством печати фальсифицируют его учение. Возможно, себе он доверял больше и предполагал сочинять литературу иного рода.

Его произведения в виде рукописей послужили основой для американских курсов под руководством Орейджа, где сам Орейдж читал их вслух и комментировал в свете своей версии Учения Гурджиева. С 1924 по 1931 г. Гурджиев и Орейдж большую часть времени проводили в Америке или постоянно ориентировались на нее. Американские ученики в свою очередь пересекали Атлантику и посещали своего Учителя в Париже. Приере постепенно тоже оживился, но теперь он представлял собой не духовный центр, а нечто вроде убежища для остатков прежней свиты Гурджиева и дорогого дома отдыха для американцев, которые платили 100 долларов в неделю [18]. Режим работ, праздников, купаний и бесед продолжал действовать в более мягкой форме, в то время как Учитель, поглощенный сочинительством и финансовыми заботами, проводил дни в "Кафе де ла Пэ" или кафе Фонтенбло, попивая кофе с арманьяком, заполняя блокноты заметками или диктуя свои мысли секретарям.

К 1929 г. он опять оказался без денег, да и общественный интерес к Работе угас, хотя до сих пор попадались преданные новички. Орейдж и Тумер собрали до 20 000 долларов, другие тоже делали вклады по мере сил, но этого было недостаточно. С января по апрель 1929 года – года знаменитого краха на Уоллстрит и начала Великой Депрессии – Гурджиев снова находился в Америке в поисках средств.

В течение последующих лет он возвращался туда несколько раз с теми же целями, но с каждым разом задача становилась все труднее и труднее. Во-первых, даже самые богатые представители среднего класса испытывали недостаток средств. Во-вторых, к середине 30-х годов Гурджиев отдалил от себя большинство своих старых учеников, за исключением мадам Зальцман. Тумер утратил веру, Успенский давно покинул его, Франк ушел, потрясая кулаком и советуя Гурджиеву убираться в ад, где ему и место [19]. Лаже Гартманнов выгнали из их рая – за "дерзость", согласно самому Гурджиеву [20]. Томас Гартманн сохранял преданность своему Учителю на расстоянии и всю жизнь пытался объяснить разрыв с Гурджиевым, не подвергая того критике. Его жена продолжала время от времени наведываться в Приере, несмотря на то, что каждый раз ее встречали криками. Окончательный разрыв произошел, когда она отказалась оставить больного мужа, чтобы выполнить какое-то мелкое задание Гурджиева [21].

Наконец и верный Орейдж вынужден был отойти от своего наставника. Преданность его подверглась чересчур серьезным испытаниям – Гурджиев бесконечно требовал денег, грубо обращался с американскими учениками, которых так долго подбирали и воспитывали, и всячески унижал Орейджа наедине и на публике. Фриц Петерс вспоминает, как однажды в Приере его вызвали в комнату Учителя, и он увидел, что Гурджиев, словно одержимый, яростно кричит на побледневшего и дрожащего Орейджа [22]. Остановившись на минутку, чтобы поблагодарить Фрица за принесенный кофе, Гурджиев продолжил кричать. Этот эпизод заставил мальчика задуматься об актерских талантах Гурджиева – то же самое приходило в голову и Успенскому десятилетием раньше. Без сомнения, Орейдж усвоил урок. Несмотря на усталость, он регулярно высылал Гурджиеву чеки, но к 1929 г. он больше не мог выносить постоянные вымогательства и издевательства над собой.

Джейсси Дуайт, ставшая женой Орейджа, придерживалась такого же мнения. Она не любила Гурджиева, доверяя только себе, и способствовала этому разрыву. Гурджиев не терпел, если между ним и его учеником стоял кто-то еще. Более того, он никогда не доводил дело до того, чтобы его последователь сам порвал с ним, предпочитая действовать первым, чтобы не утратить авторитета. Приехав в Америку зимой 1930 г., он собрал учеников Орейджа и потребовал, чтобы они подписали документ об отречении от своего учителя и его доктрины. Он заявил, что Орейдж повторил ошибку Успенского и что его теория не имеет ничего общего с идеями Гурджиева. Она слишком сложна, слишком интеллектуальна и умна. Но даже и этот драматический шаг не ускорил разрыва. Пока ученики находились в нерешительности, Орейдж срочно прибыл в Нью-Йорк из Англии, где он тогда отдыхал, и, воспользовавшись подвернувшейся возможностью, сам подписал бумагу, отрекаясь от себя самого.

Это был театральный и абсурдный жест, не приведший ровным счетом ни к чему. Он всего лишь сигнализировал о том, что конфликт подходит к своей развязке. 13 марта 1931 года Орейдж и Гурджиев встретились в последний раз. Орейдж снова занялся теософией и журналистикой, но, хотя в следующем году он основал новый литературный журнал "Нью Инглиш Уикли", заинтересовался теорией Социального Доверия [24], которой увлекался и Эзра Паунд, и печатался в оккультных журналах, прежний пыл из него вышел. Умер он в 1934 г. Однако его семья долгое время не могла избавиться от влияния Учителя. Когда после Второй мировой войны Джесси Дуайт посетила Гурджиева в Париже, возможно надеясь узнать, чем он руководствовался в отношениях с ее мужем, Гурджиев рассказал ей трагическую историю о выдающемся человеке, который был слишком умен, чтобы понять простые истины, и заставил ее расплакаться [25].